Сидя на подоконнике, здорово грызть огурцы и щуритсья на солнце.
Как будто я сытая мокрая кошка, и весна треплет меня за ухом.
В такой день нельзя сидеть дома - но я почему-то сижу, не гуляю.
А все потому, что там странный ветер и тает снег. А я от этого пьянею...
И осталось три строчки - три шажка до мечты,
но я же... не скажу
Если вы думаете, что раны лучше затягиваются, если их не трогать, вы ошибаетесь. Раны надо лечить и давать им сохнуть на ветру - тогда и быстрее будет, и легче.
Это я вам как доктор говорю.
Нам остался всего-то один урок по "Мастеру и Маргарите". Я не напишу сочинение об этом, не смогу.
Я же не осилила анализ "Преступления и наказания", как ни люблю эту книгу.
тыц - не понятное почти никому объяснялово, пропускайтеТоварищ - ну да, все, кто его знают, его еще и узнают) А вот с барышней траблы. Ибо изначально она была Джовансимоне, но по этическим соображениям я решила, что это не оно. Хотя прическу сохранила. Лицо и хаэр вышли, как у фировой сестрички, только вот гримаска и фигура совершенно на нее не катят. Сие обидно.
А при чем тут бокалы - я не имею ни малейшего понятия, к месту пришлось. Да еще и торкает меня в последнее время на всякое...
Сегодня воздух влажный и теплый, насыщенный такой. Снег скрипит под ногами очень дружественно и уютно, птици не стесняются орать в голос, а еще...
Когда вернулись родители:
- Ну вот, иду я, значит, вся такая красивая, в черном пальто, с этими самыми мимозами по Арбату...
- И к тебе не приставали?
- Видишь ли, я, конечно, прекрасна и все такое, но думается мне, в обществе еще двух не менее прекрасных созданий Одиночеством в моих глазах и не пахло, особенно когда мы на три голоса хохотали.
Но шутки шутками, а...
А еще сегодня мы начали анализировать "Мастера и Маргариту". И - с места в карьер.
- Итак, Понтий Пилат.
Пауза. ожидание.
- Что мы о нем знаем? - ехидный наводящий вопрос.
- В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана...- рисуя рожицы в блокноте, вполголоса комментирую я. Книги у меня, как обычно нет - сегодня вообще день забывания четырех важных вещей по четырем предметам, но это детали.
- Надо же, - негромко замечает М.М., и интонации у нее такие нежные, словно ей бальзам на душу плеснули с нездешней щедростью, - наизусть знаешь. А мои в романе вообще не ориентируются.
- Поэтому, пожалуйста, не спрашивайте, где мой текст, - попросила я, прижав уши.
- Что, в голове? - без сомнения в голосе переспрашивает моя незабвенная.
- Не-ет, дома, на столе, просто я много чего помню, - смущнно уткнувшись в блокнот, пробормотала я.
На самом деле я действительно помню этот роман очень подробно.
Спасибо кое-кому, подарившему мне аудиокнигу "Мастер и Маргарита" Всякий раз, занимаясь в комнате полезными делами вроде уборки, я ставлю эти шесть дисков. На самом деле это не святотатство, как могут сказать ревнивые поклонники творчества Михаила Афанасьевича, просто мне действительно необходимо что-то делать, воспринимая информацию на слух. Я, например, портрет Лайтхэли под рассказы Грина рисовала, и ничего - ни тот, ни другая не пострадали.
Печаль только в том, что текст дан с сокращениями, причем незаметными и несущественными. Буквально абзацы, фразы оказываются выброшеными - теперь я уже чувствую ущербность оттого, что их только просто читала и не узнаю с первых слов. Будем заново открывать для себя роман.
Странно, книга - книгой, читая ее, погружаешься в мир, впитываешь его нерационально, а стоит проанализировать - и все, что ты вобрал на уровне подсознания, внезапно обретает совсем другие имена и значения, выстраивается на редкость логично и аккуратно.
Весной в таянье снега можно было открыть все окна. На тесном чердачке я, сидя по-турецки, методично так подбрасывала в воздух маленькие шарики из металла цвета морской волны - не роняла ни одного. Даже странно.
На пол хряпнулась тряпичная сумка в полоску - всех цветов радуги. А за ней в окно протиснулась рыжая и смешная, в протертых джинсах, самая первоапрельская вообще.
Как всегда.- Ты чего фигней страдаешь, пошли гулять! - без лишних слов ухнула она, вырывая у меня из рук шарики. Они гулко упали на пол, покатились по теплым доскам, заискрились в лучиках солнца и вылетели в окно, радостно топая по подоконнику.
- Мое место - здесь.
- Мастер ушел, чего сидеть в четырех стенах? Ты посмотри лучше, какая погода!
- Хранитель Бродяг, - констатировала я, машинально теребя тесемку на ее сумке.
- И чего? Послушай, я хочу... найти его! - значительно и неугомонно помахивая руками, прошипела она.
- Кого - его?
- Странника. Помнишь, ты мне о нем рассказывала?
- Ну помню, - завязываю узелки.
- Вот видишь. Ты мне столько говорила о нем! А я, между прочим, очень-очень хочу увидеть человека с глазами цвета полыни!
- Очень-очень?
- Очень-очень!
- Ну тогда слушай: тебе дорога на почтилетний Арбат где-нибудь... часов до пяти, в общем. И смотри внимательно - лучше неподалеку от памятника Окуджаве... Хотя нет, даже лучше там, где музыка играет.
- В прошлый раз ты встретила его там?
- Нет. В прошылй раз меня унесло с трассы на сноуборде, и, не укажи он мне путь, я бы попала на снежный карниз, который обвалился через четыре минуты. Это было в Альпах.
- Почему же ты никогда не говорила мне об этом?
- Потому что не помнила, - я стала развязывать узел счастья, сам собой затянувшийся в руках. - Если даже такое и было. И вообще, странника я в жизни не видела и понятия не имею, какие у него глаза. Может, фиолетовые или карие - почем мне знать?
- Потому что Странник - он твой, - тихо-тихо говорит Хранитель Бродяг. - И Осенний Ветер твоя, и Мастер, и весь этот переулок, со всеми потрохами, кофейней и Художником с Поэтом - они все твои. И даже если пытаешься закосить под Подмастерье, которая из воздуха гнет скрепки и носит черное пальто, по-любому ты - частичка их всех. Сразу. И картины на стенах напару с Художником рисовала ты, измазав пальцы в масляной краске. И вообще, - рядом сидела уже совсем не Хранитель Бродяг, а какая-то другая, с каштановыми волосами и серыми глазами, - перестань отрекаться. И не прячься за цинизмом или хихиканьем, тебе это не идет.
Я опустила глаза. Теперь у меня в руках была совсем не ее сумка, а сетка с зелеными яблоками.
- ...но если очень хочешь, можешь просто вернуться домой и подумать об этом на досуге.
Я посмотрела - голос был не ее. Кто-то хлопнул дверкой и тактично ушел.
- Нет, ну ты погоди!..
Я вернулась на кухню, как обычно, через дверцу духовки. Гудела вытяжка, на плите восседала йогом Франсуаза.
- Слушай, Кондратий не пробегал? - спросила я.
- Не замечала, - монотонно ответила она.
- Точно-точно?
Ответом мне было молчание. Я вздохнула, посмотрела на сетку с яблоками в руках и, набросив на плечи черное пальто, пошла гулять за весной.
Тихий рокот, дыхание моря. Солнце уже село, светло и ясно расчертили сумерки мир, проглотив сердитые тени.
Ты идешь по берегу, разрывая босой ногой мокрый песок, смотришь на белую пену, по-звериному быстро и преданно подбегающую к твоим ногам, чувствуешь ласковый шелк ветра с моря на лице, замечаешь горящую на востоке точку первого сияния...
Скажи мне, ты счастлива?..
И ты не знаешь ответа.
И мимо тебя, вздыбив воду и песок, проносятся всадники с боевым кличем, с саблями наголо, с ратными знаменами. Ты не обращаешь внимания, им не до тебя... Целое войско проносится мимо, ты видела все их лица, и вот снова - только биение твоего сердца и шепот волн.
Корабли на горизонте вечны. Навряд ли их, белеющих в сиреневом вечереющем небе, ведут люди, те существа не могут быть людьми. Ты прищуриваешься, стараясь разглядеть паруса - белые... Или это лунное серебро? Может, звездное? И вроде бы там, вдалеке, их спутницы-русалки поют, а они сами играют на флейтах и арфах...
Тебя обгоняет единорог, его жемчужная грива легка, а копыта, кажется, почти не касаются песка. Он оборачивается на тебя - единороги чуят чистых... Его черно-синие глаза мгновенье поглощают твой взгляд, он всхрапывает и рысцой припускает дальше. По косой дуге берега он мерит свой ровный чеканно-легкий шаг, и вскоре светлая крупица исчезает вдалеке, за туманными холмами, которые в ночной тиши уже чернеют.
Ветер с моря ерошит твои космы, ты идешь, по-прежнему вороша пальцами песок.
Мимо тебя пролетает в небесах дракон, темный, с бледным брюхом... Он летит высоко, а водная гладь все равно дыбится от взмаха его крыльев. Ты провожаешь его зачарованным взглядом через плечо - и он уносится дальше, на северо-восток...
Ты видела райские кущи на холмах вдалеке и слышала шепот дриад, ты проходила поперек лунной дорожки мимо великолепных городов, ты наблюдала игры дельфинов, бегущих к неведомой цели, жизнь сама окружила тебя, ты стояла в центре вращающейся круговерти суеты и покоя - ты, ты, ты...
Я не вполне согласна, что в понятие бытия сильным входит также умение не показывать свою слабость и гнать от себя мысли о том, чтобы сделать это. Почему-то принято воспринимать силу как независимость от окружающих - вроде как сильный человек в поле воин, один против всех, всегда знает сам, как поступить. И воспитывают в себе такое эти люди в одиночестве еще тогда, когда они, забившись в уголок, плачут и мечтают, чтобы пришел храбрый добрый друг и утешил их. Закалившись в тоске и непонимании, можно стать сильным... или нет?
По мне, в таких условиях люди становятся черствыми и грубыми. Они мыслят вполне логично - раз я справился один, то и он тоже справится, станет сильным, а если сломается - слабак, о нем и думать не стоит. Так, что ли? А я считаю, что нет. На самом деле все куда проще, и не нужно позерства и слез. Сильный может сколько угодно плакать, но в конечном счете он успокоится и скажет себе: "Ладно. Я справлюсь. Куда, я собственно, денусь? А никуда. Помогут мне как-нибудь в другой раз, а пока - ждать некогда." И он встанет и пойдет, а по дороге он будет утешать тех, кто плачет, разговаривать с теми, кто хочет говорить, найдет друзей и не будет бояться или стесняться плакать при них.
- It's all right to cry in front of me.
- That's right. We've been together for more than ten years now, right? Havel... Thank you.
(с)
А еще - сильный человек не боится быть собой. И он не может не быть собой, потому что сильную натуру фиг задавишь; он всегда такой, какой есть, и именно поэтому его примут в любой компании и всегда он будет признан и любим. Потому что к сильным и добрым - тянутся, иначе нельзя.